— Дело не в Гамлете. Дело в окружающих. Гамлет — их мечта. Фантазия. Бред. Галлюцинация! Они наделали мерзостей — и им представляется Гамлет. Как возмездие! — кричал, как вы помните, г-н Крэг в фельетоне Власа Дорошевича «Гамлет».
Не знаю, что кричал в Сургутском театре молодой режиссер Сергей Тонышев, но только в его «Гамлете» фантазией, галлюцинацией принца, порождением его воображения оказывается Тень отца. Нет никакого призрака! Артистичный Гамлет (Марат Шихшабеков) выдумывает его как возмездие, как месть тем, кто, как он думает, наделал мерзостей. Он придумывает призрака, держа в руках лампу дневного света: поднимет светящуюся палку ко лбу — и это он, Гамлет-сын; опустит к подбородку — ему отвечает воображаемый Гамлет-отец... Туда-сюда: они же, как известно, похожи.
Кто он, этот Гамлет, сегодня? (Ведь ставить «Гамлета» прилично лишь в случае, когда понятно, кто он сейчас — Высоцкий, Мамонтовас, Ягодин...) Видимо, сегодня он актер-режиссер, изобретающий предлагаемые. Но творческая фантазия этого Гамлета, пожалуй, хромает: он придумывает отца только в общих чертах, ничего не уточнив и не просчитав интриги (то есть, если он режиссер, то еще крайне неопытный и поспешный). Изобретенный в голове призрак не сообщает Гамлету ничего конкретного, например, не уточняет, что отравлен братом Клавдием. Короче, фантазер Гамлет — явно не мастер действенного разбора, и потому довольно скоро начинает валиться фабула трагедии Шекспира, к чертям летит сцена «Мышеловки»: Гамлет никак не готовит актеров, ничего не дописывает к «Убийству Гонзаго», приехавшие комедианты играют то, что привезли, — и в чем тогда смысл, и почему это мышеловка, и что так потрясает Клавдия?.. Да и в финале нет никаких отравленных клинков, Гамлет умирает просто от раны, от капли крови на красиво обнаженной руке...
Первоначально взятое неверное предлагаемое рождает тучу вопросов, сюжет сбоит, запинается, теряет нить, и я вообще не знаю, что понимают зрители, «Гамлета» не читавшие, а, смею предположить, в зале таких абсолютное большинство. Поэтому, думаю, никого тут не смущает и напечатанная в программке фамилия шекспироведа Братошевича (простите, Алексей Вадимович), сообщающего, что Россия всегда стремилась через «Гамлета» увидеть свое собственное лицо. Описка в фамилии, видимо, случилась «по Фрейду»: история ж про братьев, Гамлета и Клавдия, отсюда, видно, и Братошевич... Что же до собственного лица, то к России этот «Гамлет» не имеет отношения совсем.
Но народу нравится. И это неудивительно. Народ приглашен на пир. Автор этого пира — сценограф Юлиана Лайкова. И если я скажу, что весь спектакль — это пластическое и мизансценическое обслуживание ее роскошных визуальных фантазий и повод носить костюмы и шапочки (Дания страна северная, тут все в шапочках с помпонами), то не слишком ошибусь. Спектакль необычайно красив и изыскан. Когда приподнимается угол огромного жато-жамканого занавеса цвета окислившейся бронзы или подернутого патиной золота (привет занавесу Давида Боровского к таганковскому «Гамлету» через полвека), возникает грандиозная сцена живописного макабрического пира: эффектный стол под красной скатертью, на котором пиршество «Снайдерса-Йорданса»: цветы, букеты, корзины с листьями (а кажется — со снедью), икебаны, а между всем этим — гроб... «Отец, он словно предо мной...» Из гроба возникает свет. Он-то и наведет актерствующего Гамлета на мысль придумать призрака «из лампы», из света...
Живописная группа около стола в прямом смысле живописна: среди персонажей — картоны с ростовыми фигурами из мировой живописи, то ли из Ван Дейка, то ли из Веласкеса и Рембрандта... Эти фигуры и дальше будут облагораживать сцены, вставая рядом с красиво наряженными героями Шекспира... пира... Пир!
А во второй сцене выстроится ряд ярких домиков — как из детской книжки «Серебряные коньки» (ну ладно, там Голландия, но все равно близко). Из домика выйдут Снегурочка-Офелия (Дарья Дзюненко) и Лаэрт (Виталий Васин), по-зимнему одетые — словно на каток. Папа Полоний возвратится с подледной рыбалки и принесет сетку с уловом... Уют и морозное веселье, все они бегают, играют, и звучит голос Гамлета, многократно повторяющий: «Офелия, Офелия, верь мне, моя хорошая...» Офелия с Гамлетом резвятся, разыгрывая ее будущую беременность («прощай и помни обо мне» относится к этому обстоятельству), занавес падает, обнажая свою белоснежную изнанку, и они барахтаются в его «сугробах»... Возникнет такая обаятельная сказочно-клоунская Фландрия/Дания... И покажется, что весь спектакль будет инкрустирован игрой в разные живописные стили, и игра с мировой культурой куда-то приведет. Но игра быстро заканчивается, хотя к финалу режиссер полностью оголяет сцену и персонажей, стилистически организовывая час современного брутального театра. Нагота сцены и тел не прибавит, правда, ничего к содержанию и не прояснит интригу.
Игра превращается в эффекты ради эффектов, аттракционы ради аттракционов («быть» — лампа зажигается, «не быть» — гаснет. Что дальше?). Артисты чисто, слаженно выполняют мизансцены, они подвижны и пластичны, но ни одна из актерских работ не остается в памяти как обеспеченная чем-то, кроме мизансцены и костюма. А красота, созданная Лайковой, все больше начинает казаться более пригодной для «Зимней сказки»: там бы и пейзан в шапочки нарядить, и королей костюмировать. Большие помпоны на головах и маленькие прелестные помпончики-нашивки на рукавах пришлись бы там очень ко двору...
Режиссер явно способен к сочинению броских визуально-пластических композиций (Полоний прячется под длиннющим шлейфом Гертруды, там его и убивает Гамлет). Режиссер знает формальные приемы современного театра, умеет дать на бетонном арьере текстовые фрагменты и научить Офелию энергично метаться и биться в эпилептических конвульсиях об пол (глядя на это, сразу понятно, что она «утонула»: мы же отличаем кукушку от ястреба). Но хоть какое-нибудь цельное содержание не пробивается.
Сюжет, в отличие от Офелии, плывет. Непонятно, ни как сбежал Гамлет из Англии от Розенкранца и Гильденстерна, ни откуда он сразу знает, что хоронят именно Офелию. Неясно, почему Йорика называют здесь «королевским скоморохом», а не шутом... Вопросы, вопросы... Но дальше все вообще переходит в режим дайджеста: могильщики вместе с Гамлетом по-быстрому раскидывают по сцене настоящую землю, прямо тут, на кладбище, почти впопыхах, начинается поединок Гамлета с Лаэртом, Гертруда ни с того ни с сего скоропалительно выпивает отраву из заварочного чайничка в руках Клавдия... Торсы ребят, испачканные землей, красивы, поединок на мечах эффектен... Спектакль идет без антракта, и понятно, что надо крутить педали к финалу. В этом смысле экспозиция обширна, а развязка заканчивается, не начавшись.
Колокол отливали всем миром, с хорошим бюджетом, программно («Гамлет» — всегда программно). И о чем он прозвонил нам? А ни о чем — это просто красивый звон, дорогая игрушка, постановочная радость, свойственная начинающему режиссеру. Не страшно. Только вот «замах»-то был не на «Снежную королеву», а на «Гамлета». Причем замахивались в тот момент, когда расколотый век бьется о великую трагедию как никогда, и «не быть» нависает над веселыми шапочками с помпонами...
